Дзидра Риттенберг. Сдержанна в выражении чувств

В начале 60-х на экранах страны шел фильм «Мальва» Рижской киностудии. Главную роль исполнила никому не известная Дзидра Риттенберг, поразившая зрителей не только своей игрой, но и красотой. Где она, что с ней? Как сложилась судьба Дзидры? Сижу в холле ее просторного деревянного дома в Риге, перебираю старые фотографии. На одной из них — Дзидра и Евгений Урбанский (вот его-то помнят до сих пор!). Как сияют, как счастливы их лица...



— Простите за нескромность, как вы познакомились с Евгением Урбанским?
— О, это целый сценарий. Кажется, это было в 60-м году, в Москве. Тогда были в моде кинопраздники, обычно их проводили на больших стадионах. Те, кому сейчас 50—60 лет, наверно, хорошо помнят кинопраздник на стадионе «Динамо», на котором Марину Ладынину понесла лошадь. Тогда я впервые была в Москве и представляла фильм «Мальва». Популярных актеров и актрис было очень много. Нонна Мордюкова, Клара Лучко, Людмила Хитяева... Мы с Вией Артмане скромненько сидели в большой комнате и ждали, когда подойдет наша очередь на выход.
И вдруг в дверях... появляется Евгений Урбанский. Я его уже знала по фильму «Коммунист». Но как мужчина он не произвел на меня никакого впечатления, мне в то время нравился другой типаж. И вот он входит... Высокий, широкоплечий, с обаятельной улыбкой. Он улыбался всем, но направился в сторону Людмилы Хитяевой, скользнул глазом по нас с Вией, наткнулся на мой взгляд и вдруг остановился. В комнате стало тихо. Женя резко повернулся и пошел к нам. А мне-то что? Я даже не оценила этот знак судьбы. Только потом! А тогда я про себя отметила, что в жизни он гораздо интереснее, я имею в виду внешность. Но и только. Он поклонился и сказал — а я вас знаю, я ему — и я вас знаю. Три дня, что мы были на «Динамо», Урбанский не отходил от меня ни на шаг. А потом мы встретились вновь в Ленинграде на таком же кинопразднике.
— Еще одно доказательство любви с первого взгляда. Он вам когда-нибудь говорил об этом?
— По его признанию, ноги сами повели его ко мне. Я ведь тоже мало задумывалась о жизни, были какие-то романы, плыла по воле волн. И вдруг берег. Стоп.
— Трудно было жить с ним? В «Коммунисте» у его героя очень сильный характер, таким он был и в частной жизни?
— В жизни он был гораздо слабее. Меня подкупала его искренность, любовь ко мне. Наверно, во мне еще было очень развито материнское чувство. Женя был большим ребенком, и тем не менее рядом с ним я чувствовала себя защищенной, хотя он более меня нуждался в защите.
— А где вы жили?
— В шестиметровой комнате общежития Театра имени Станиславского. Это даже не общежитие, а склад, где театр хранил декорации, репетировал спектакли. Были в нем небольшие комнатушки, вот там и обитали актерские семьи. А квартиру потом нам помог получить М. М. Яншин. Жизнь наша была не из легких. Я очень сильно болела, перенесла тяжелую операцию, но продолжала играть в театре.
— Старые москвичи до сих пор помнят ваш великолепный дуэт с Евгением Урбанским в этом театре. Вы вспоминаете этот период своей жизни?
— Только когда беру в руки старые фотографии. Вспоминать об этом тяжело. Женя был моим партнером, и, когда его не стало, я почти перестала играть. Не могла. Потом ведь я осталась с крошечной дочкой — она родилась через три месяца после гибели отца. Так была похожа на него, что я не могла не назвать ее Евгенией... Боже, сколько лет прошло... Теперь она уже замужем, у нее есть сын...
Многое изменилось в моей жизни, когда погиб Женя. Беда красит только рака — я очень плохо выглядела, была сломлена горем. Не только не снималась в кино, а вообще уехала из Москвы в Ригу. Вернулась в Латвию, и... оказалось, что я тут не нужна, понимаете? Ни один театр не принял меня. Мне сказали: вы уехали, когда были молоды, играли в другом театре, а теперь, когда вам плохо, вы вернулись. У нас таких своих хватает.
— Знакомая психология выживания: мы все жили в таких условиях, когда сочувствию места не было. Все-таки люди искусства для нас были эталоном нравственности. Оказывается, и у вас свои жесткие законы.
— А как же? Знакомые режиссеры пытались мне помочь, предлагая мою кандидатуру художественным советам, но ее отклоняли. Это была жестокая блокада, даже на радио я не могла устроиться.
— На что же вы жили с маленьким ребенком?
— Помогали друзья. Были рядом мама, брат. В большей степени я страдала морально. Мне было тяжело без работы. Самое интересное, что Театр имени Станиславского не вычеркнул меня из штата. И я вернулась в Москву. Но что это было! Воспоминания о Жене захлестнули меня, я с ума сходила, без боли не могла входить в наше общее жилище. Майя Менглет, чудная актриса и энергичная женщина, выбила для меня другую квартиру.
— Евгений Урбанский был коренным москвичом?
— Нет. Он сибиряк. Его отец когда-то был крупным партийным работником в Алма-Ате. Его в 37-м вместе с матерью Жени исключили из партии и выслали в Коми АССР, Женя там вырос. Они жили врозь, по разные стороны колючей проволоки в самом прямом смысле слова, потому что у сына была землянка рядом с зоной... Ох... Вся наша земля кровоточит и стонет...
— Вы снимались во второй свой московский период?
— Да, я снялась в одной ленфильмовской ленте, это был 1968 год, в семейной драме, развернувшейся на берегу Байкала. В фильме было мало политики и советского энтузиазма, поэтому ленту положили на полку и выпустили только через 12 лет, и то третьим экраном. После этой картины я поняла, что хочу сама снимать фильмы. И я окончательно уехала из Москвы. В Латвии окончила курсы театральных режиссеров. В Риге моя дипломная работа, кстати, шла пять лет в Театре имени Райниса. Это очень много для наших условий. У нас спектакли держатся около года.
— Вы в нем играли?
— Нет, я только ставила. Играли в нем профессиональные актеры. А второй спектакль — в другом театре — я провалила по своей вине. Потом пришла удача на телевидении. Я поставила спектакль «Трамвай идет в депо».
— И опять вы не сыграли в нем. Мы уже как-то привыкли, что режиссер фильма, если он в прошлом актер, обязательно играет в нем роль.
— Я знаю. Но у меня другие правила. Мне важно, чтобы актеры, занятые в моем фильме, хорошо играли, а это бывает только при полном взаимопонимании, доверии к режиссеру.
— Сколько фильмов уже на счету режиссера Риттенберг?
— Сейчас работаю над восьмым. На большом экране шли «Три минуты лета», «Вечерний вариант», «Самая длинная соломинка» — это мой любимый фильм. Действие фильма происходит в послевоенное время. Герой, его играет Тараторкин,— выжженный войной человек.
— Почему так странно назван фильм?
— Есть такое гадание. В ночь под Рождество кладут под скатерть солому, и каждый тянет свою соломину. Кто вытянет длинную, того ждет долгая и счастливая жизнь. Герои этого фильма тоже тянут свои соломинки.
— А какую соломинку вытянули вы?
— Думаю, что длинную, несмотря на то, что моя жизнь, начиная с детства, была полна трагедий. Мой отец сидел дважды и до самой смерти держал в комнате портрет Хрущева, которого считал своим освободителем,— ему дали 25 лет, а он отсидел только десять.
Мне жаль двоюродного брата. Он был студентом сельскохозяйственного института. По глупости вместе с другими утопил в реке портрет Сталина. Кто-то их выдал, всю группу забрали, и никто из родственников не получил ни одной весточки — либо их здесь расстреляли, либо в другом месте... Господи, можно ли все это забыть и простить?..
— Вы верите в Бога?
— Я родилась в крестьянской семье, где все почитали Бога, его заповеди. Я не скажу, что у меня был страх перед Богом — была ответственность. Без этого ничего не выстроить. Те, кто вернулся из сталинских лагерей, выстояли только потому, что верили в Бога, вольно или невольно. Они верили, что должна восторжествовать правда. Вы можете не ходить в церковь, но идеалы религии заложены в нашей крови. У нас в Латвии сейчас появились молодые священники. Они образованны, прекрасно владеют аудиторией. В их проповедях звучат глубокая боль за все происходящее и горячий призыв следовать заповедям Христа. И люди идут послушать этих священников. Это огромная помощь в возрождении нравственности.
— Вы пережили сталинские времена, хрущевские, брежневские. Сейчас перестройка и Горбачев. Как вы, человек искусства, относитесь к политике?
— Сегодня трудно найти человека, далекого от политики. Мы все наконец проснулись, стали открыто обо всем рассуждать, и за это никого не хватают ночью. Исчезает самое страшное — страх. Но... активно политикой я, конечно, не занимаюсь, слежу только за разными движениями в стране, оцениваю их программы, содрогаюсь, когда льется кровь. Мы, северные люди, внешне очень спокойны, но это не значит, что внутри нас такой же холод. Просто у нас ум сильней эмоций. Сейчас сложная обстановка в прибалтийских республиках, в частности в Латвии. Мы хотим независимости. А как быть с людьми других национальностей, со многими русскими, которые против этого протестуют? Вот тут и споры. Одни нашли место среди нашего народа, заслужили уважение коренного населения. Другие же ищут счастья для себя, хотят сохранить то, что им досталось. Я все это понимаю и не осуждаю. Разве можно упрекать за то, что кто-то приехал в Латвию потому, что на родине ему было плохо, он был там не нужен никому.
Латышские кинематографисты снимали какой-то фильм в России, видели покинутые деревни. Еще крепкие дома заброшены, заросли крапивой. Пустыня! А в Прибалтике русские живут в вагончиках, в подвалах. Зачем? Я не говорю о тех, кто волей судьбы попал в Латвию 20—30 лет назад. Но зачем ехали сюда русские, когда уже шла перестройка? Сколько дел на своей земле!
— Думаю, не все так просто с нашими заброшенными деревнями. Но вы задели меня за живое. Неужели в нас, русских, нет ничего хорошего?
— Почему? Есть. Широта души. Русский может отдать тебе последнюю рубашку. Вот Женя Урбанский мог раздарить все, что имел,— кому часы, кому шляпу. Я не удивилась бы, если б однажды он пришел голым.
— Вы вышли замуж за русского и думаете, что поняли русскую натуру до конца?
— Во мне самой много русского! Во мне, кстати, намешано много кровей. Я не типичная латышка. Более эмоциональна, чем прибалтийские женщины. Люблю резать правду в глаза — это чисто русская черта, вернее, славянская.
— А какие черты характера свойственны латышским женщинам?
— Сдержанность в выражении чувств. Даже на похоронах вы не увидите слез. Сейчас много смешанных браков, латышские женщины выходят замуж за русских, поляков. А я помню реакцию своей мамы на мое замужество — она только и могла сказать: нет-нет-нет! Но ей пришлось смириться.
— Вы думаете о будущем?
— Конечно. Оно должно быть хорошим. Хочу, чтобы мой народ, все народы наконец вытянули свою длинную соломинку, коротких было ох как много!

Дата размещения: 10-11-2019, 11:45