Знаменитости в нашем доме

Автора известных песен мне доводилось тогда встречать у приятеля по дому — композитора Леши Черного, с которым они сочиняли заказной радиомюзикл для детей на «животную» тему. В ходе работы Высоцкий не ограничился отведенной ему ролью текстовика, а начал вторгаться в музыку. Силы были слишком неравные, и дуэт распался. Они поссорились. Леша по этому поводу сильно переживал. Высоцкий, насколько мне известно, тоже чувствовал себя виноватым.



Но мюзикл все же дописал. В одиночку. И текст, и музыку. Его шуточная песенка про жирафа непосредственно оттуда. Леша часто выступал тогда в сборных концертах со своими песнями, аккомпанируя себе на рояле. Он был хорошим пианистом, одно время даже ездил в этом качестве на гастрольный «чес» с Иосифом Кобзоном. Кстати, Леша рассказывал мне, что в каком-то городе, отправив музыкантов с реквизиторами в театр на репетицию служебным автобусом, сами они сели на трамвай, благо до театра было две остановки. Поддатый бугай, толп не узнав Кобзона, то ли нарочно, «по злобе», прицепился к нему в вагоне и обозвал «жидом». В следующий момент Иосиф Давидович, в недавнем прошлом мастер спорта по боксу из Днепропетровска, не меняя позы, легким хуком слева вышиб бугая сквозь неплотно закрытую дверь трамвая на мостовую... Здоровье, по словам Леши, у него было фантастическое — он мог петь три полных концерта вдень, запивая их водкой, и в двенадцать ночи еще принимал в номере девчонок-обожательниц.

Так вот, летом сборные концерты постоянно проходили также в огромном Зеркальном театре сада «Эрмитаж». Бывало вечером я захаживал туда к Черному за кулисы и однажды увидел симпатичную молодую певицу в буйных локонах, которая травила анекдоты с оркестрантами и разогревала голос в ожидании выхода.
«Это Алка Пугачева, — сказал, заметив мой интерес, Леша Черный. — Очень талантливая. Она еще так выстрелит... Хочешь, познакомлю?» Я хотел, но что-то помешало, и знакомство не состоялось. До «выстрела» «Арлекино» оставался год-полтора...
Строго говоря, дом наш, известный на всю Москву, подобно увековеченному в литературе «Дому на набережной», находится не на Большом Каретном, а в Каретном ряду, замыкая кирпичной цитаделью угол Садового кольца. Большой Каретный переулок Высоцкого чуть подальше — он вьется по боку мифологической Петровки, 38, беря начало аккурат напротив культового сада «Эрмитаж», который был как бы продолжением нашего дома в прямом и символическом смысле.
Это был второй, кажется, жилищно-строительный кооператив в Москве (первый — писательский у метро «Аэропорт»). Когда отец, литератор и сценарист, решил строить кооперативную квартиру, на него смотрели как на сумасшедшего. Отдельных квартир, тогда еще очень редких, принято было дожидаться в многолетней исполкомовской очереди. Альтернатива — получать за заслуги ведомственную жилплощадь. Ни тот, ни другой вариант нам не светили: две комнаты на троих в коммуналке Дегтярного переулка считались роскошью, и мать скрепя сердце согласилась на покупку трехкомнатной квартиры по немыслимой для тех времен цене —двенадцать тысяч. Причем выплата паевых взносов растягивалась чуть не на пятнадцать лет.
Смешно сказать, члены ЖСК еще не выплатили и половины пая, а за однокомнатную квартиру в доме давали уже в пять раз больше, чем официально стоила трехкомнатная, и от кандидатов в очередники не было отбоя. Однако чтобы у недальновидных людей открылись глаза, им потребовалось увидеть обжитые хоромы индивидуальной планировки с раздвижными перегородками рифленого стекла в дубовой оплетке. Пока же потратив на первый взнос потиражные за сценарий карменовской документальной ленты «Повесть о нефтяниках Каспия», получившей Ленинскую премию, родители печально ходили вечерами на стройплощадку, пытаясь вообразить по каркасу этажей расположение будущих комнат. И ждали, ждали, ждали...
Наконец мы въехали в первую двухподъездную секцию работников Большого театра, где кроме нас были, разумеется, и другие представители разных творческих цехов. Но все же основной контингент составляли артисты и музыканты Большого из числа тех, кто не сумел или опоздал обзавестись жильем в их изначальном ведомственном замке на улице Горького (старой и нынешней Тверской) рядом со зданием Центрального телеграфа.
Отсюда через строительный пустырь следующей секции кооператива — эстрадников — я пошел в первый класс. Эстрадники размахнулись аж на пять подъездов, и спустя несколько лет дом наш принял свой окончательный облик форта Байярд, с глубоким колодцем двора, под которым скрывалось «обыкновенное чудо» — подземный гараж на сорок машин. Я не шучу: тогда это воспринималось действительно как чудо и на гараж приезжали смотреть целые экскурсии.

А еще подъезды дома были с лифтерами и телефонами. На ночь лифтеры запирали подъезды и открывали их по звонку в дверь припозднившихся жильцов и их гостей. Это тоже выглядело неслыханным новшеством. Соседи, с которыми я мальчишкой ежедневно сталкивался нос к носу, лишь позднее стали для меня носителями громких имен, вызывавших почтительный трепет. Тогда же они были просто дяди Володи, тети Ани и т.д. Их дети учились со мной в школе, мы бегали друг к другу делать уроки, невольно цепляя глазом характерные приметы быта взрослых домочадцев. Квартиры-музеи соседствовали с «китчем», сногсшибательные интерьеры некоторых хозяев не исключали нищенского вида их пожилых деревенских родственниц-домработниц. Навощенный паркет прихожей иногда уживался с засаленной клеенкой на кухонном столе и горой грязной посуды в мойке, копившейся неделями...
Со скамейки во дворе я любил наблюдать за возвращающимися домой соседями. Кутаясь в меховое пальто, устало вылезал поздно вечером из «Волги» у гаражных ворот дирижер Геннадий Рождественский. На разбитом «Москвиче» парковалась к бордюру тротуара молодая супружеская пара Касаткина—Василев, чья хореографическая слава была пока за горами, как и место в подземном гараже, куда дежурный механик почтительно загонял «Волгу» Рождественского.
После вечернего спектакля оркестранты, особенно весной и летом, еще подолгу точили лясы у подъезда, обмениваясь профессиональными язвительными замечаниями, сальными анекдотами и последними сплетнями. Их громкие голоса и смех Сотрясали в первом часу ночи наши пенаты, заставляя отца недовольно ворочаться в постели. Танцовщики и танцовщицы проскальзывали мимо, не задерживаясь, с совершенно вымученными серыми лицами, но с той неподражаемой балетной грацией, по которой их узнают в любой толпе. Однажды рослый, статный Николай Фадеечев перенес на плече, как в поддержке, через огромную лужу нехилую Лялю Банке из кордебалета, непринужденно закусывая при этом на ходу бубликом.
Случалось, загулявшие гости вываливались во двор под утро, будя весь дом хмельными выкриками и ревом заводимых авто. Помню, какой-то оперный баритон даже спел на прощание вышедшим его провожать хозяевам фрагмент арии Лоэнгрина. после чего к председателю кооператива Берману направилась целая делегация разъяренных жильцов с требованием немедленно положить конец ночным оргиям в доме.
Берман первая скрипка в оркестре Большого театра и непререкаемый авторитет для обитателей нашего «улья», громогласно пригрозил нарушителям покоя страшными карами, вплоть до выселения. Однако угрозы не возымели действия, и ночные «оргии» продолжались.
Еще больше досаждали мирным обывателям домашние музыкальные репетиции в разное время дня при открытых летом балконных дверях. Поверьте, в теплую погоду это было что-то невообразимое: нудные фортепьянные гаммы сливались с джазовыми пассажами на трубе, ксилофонная россыпь накрывала тягучие звуки скрипки, вокал под аккомпанемент врывался в гитарные переборы... Новый человек, попадавший таким часом в колодец нашего двора, обалдевал и крутил головой, пугаясь несущихся со всех сторон хаотических мелодий, эхом отражавшихся от стен «колодца».
Кому-то из жильцов повезло в этом смысле больше, кому-то меньше. Я утешал родителей, что над нами, слава богу, не живут чечеточники братья Русаковы. Когда они начинали репетировать, у моего приятеля Бори Ривчуна с потолка сыпалась штукатурка и опасно раскачивалась хрустальная люстра. Мать Бори была почти совсем глухая и на Русаковых не реагировала, отец, выдающийся кларнетист и саксофонист из оркестра Утесова, сутками пропадал на радиозаписях, концертах и репетициях. Так что доставалось от степа одному Боре, который должен был вдобавок заниматься под него на кларнете.

Мы с Борей бегали по блату на концерты Утесова в Зеленый театр сада «Эрмитаж» и млели от восторга при виде маэстро, который во всем белом садился за импровизированный ресторанный столик на сцене и приказывал официанту, подняв указательный палец: «Одно свиное отбивное!»
Другим одесским хохмачом в доме был Борис Сичкин — несравненный Буба Касторский. Он тоже милостиво допускал нас до себя, и выходили мы от него держась за животы. Причем сичкинские хохмы следовали совершенно спонтанно: на кухне, в ванной, по дороге к телефону и сопровождались непередаваемыми жестами и мимикой. «Заяц за морковкой почапал», — стоя у окна, комментировал он. например, рывок гаишника на светофоре Садового кольца к зазевавшемуся водителю. Сичкина в доме обожали, и с его отъездом наш форт осиротел.
Больше всех переживал весельчак-иллюзионист Дик Читашвили. обучавший Сичкина карточным фокусам для роли в «Неуловимых». С кавказским темпераментом он отстаивал во дворе право человека на эмиграцию (тогда каждый такой случай в артистической среде приравнивался к измене Родине). Однажды даже сцепился с парторгом «Москонцерта» (не помню фамилии), обронившим замечание типа: «Сколько волка ни корми...» Увидевший с балкона свару и выскочивший в майке на подмогу зять Читашвили, замечательный футболист московского «Торпедо» Валерий Воронин, насмерть разбившийся потом на машине, едва удержал тестя от членовредительства. Впрочем, помятый стукач-парторг сумел отомстить — нагадил Дику по линии зарубежных гастролей. Но ненадолго. Класс Читашвили был слишком высок, чтобы не пускать его за кордон зарабатывать родному государству валюту.
Студентом я частенько одалживал по секрету от родителей пару сотен у композитора Марка Фрадкина и видел, как перед очередной денежной реформой он посылал водителя в объезд по Москве с пачкой сберкнижек на предъявителя. Фрадкин получал огромные отчисления за исполнение своих популярнейших песен. А вот его сосед по площадке, тихий невзрачный человек смутной профессии, которого за спиной называли «цеховиком», в ажиотажные предреформенные дни никуда никого не посылал и сам не ездил. Зато к нему обыкновенно под вечер здоровые бугаи в синих халатах свозили на пикапе увесистые холщовые мешки сродни почтовым, а утром их забирали уже другие бугаи, почему-то в форме железнодорожников. При Андропове этого тихушника, кажется, посадили.
Атмосферу нашего элитарного «комьюнити» наряду с маститыми жильцами олицетворяли и их вальяжные, сугубо иностранного вида гости, как, скажем. Никита Богословский и Микаэл Таривердиев. Последнего с нашим домом связывало поистине трагическое происшествие.
Поддав днем у кого-то из приятелей на Каляевской, Таривердиев направился на своем «членовозе» в наш дом и умудрился по пути сбить какого-то бедолагу. Перепугавшись, композитор не остановился, а нырнул в нашу арку, бросив машину во дворе, и скрылся в квартире у друзей. Милиция его, конечно, вычислила, и, хотя дело замяли, шум был большой.

Вообще шума из-за наших жильцов случалось много. Однажды причиной скандала послужило невинное пари между Читашвили и демоническим гипнотизером Вольером Мессингом. Мессингжил одно время в моем подъезде и исправно снабжал меня контрамарками на свои сеансы, куда я с гордостью водил самых симпатичных одноклассниц. Человек замкнутый и загадочный, Мессинг действительно творил на этих сеансах подлинные чудеса. Ревниво подшучивая над его гипнотизерскими способностями, Читашвили предложил ему подтвердить их вне сцены.
— И где же? — невозмутимо осведомился суровый Вольф.
— А вот в сберкассе на кассире попробуй, — подзуживал зловредный Дик. — Ставлю ящик коньяка, что ничего не получится.
— Пошли! — скомандовал Мессинг, и они со свидетелями направились через улицу в сберкассу. Там гипнотизер, к вящему изумлению присутствующих, протянул в окошко кассы чистый бланк приходного ордера и попросил выдать ему две тысячи рублей крупными купюрами. Рассказывали, что при этом он не делал перед лицом пожилой опытной кассирши никаких пассов, и тем не менее она как завороженная послушно выдала ему требуемую сумму.
Чтобы довести эксперимент до конца и исключить подозрения в случайности, Мессинг неторопливо покинул сберкассу с деньгами в кармане. Но и тогда кассирша не очнулась и не кинулась следом за ним с криком: «Ограбили!» Спустя несколько минутой вернулся и отдач деньги. Вот тут-то пришедшая в себя кассирша и устроила истерику. Вызвали милицию. Мессинга задержали. Потом, естественно, отпустили, однако долго еще таскали на Петровку, взяв с него в итоге официальное обязательство не применять свой опасный дар во вред окружающим либо в корыстных целях. Пристыженный же Читашвили, насколько мне известно, ящик коньяка все-таки поставил...

Любили и блудили в доме всегда тоже вволю и разнообразно. Обстановка располагала, нравы предполагали. Особой похотливостью отличались эстрадные тандемы: Миров и Новицкий, Шуров и Рыкунин. О них вечно ходили всякие слухи насчет кордебалетных девочек и молоденьких костюмерш, из-за которых по возвращении с курортов дородные супружницы регулярно устраивали им жестокие выволочки. Давал шороху и почтенный Марк Фрадкин, имевший, как я подозреваю, любовниц во всех удобных ему районах города.
Порой дом потрясали большие страсти. Кто-то от кого-то к кому-то уходил с чемоданами (потом, как правило, возвращался). Травилась на почве несчастной любви волоокая виолончелистка. Рыдали брошенные мужья и жены, требуя от парткомов обуздать зарвавшихся разложенцев.
Особым успехом пользовались очаровательные начинающие балерины сестры Рябинкины. Лена и Ксана. Первая быстро сменила нескольких светских мужей, остановившись под коней на актере Эдуарде Марцевиче. Младшая терпеливо принимала упорные ухаживания Кобзона, чья «Импала» невероятной длины с маниакальным постоянством маячила вечерами у ее подъезда. Затем Ксану ловко отбил у Кобзона мой старший наставник, непревзойденный английский переводчик-синхронист и остряк-ловелас Леша Стычкин. Женился на Ксане и поселился в ее просторной квартире. Став постарше, я через Лешу Стычкина был допущен в круг шумных великосветских сборищ на квартире у Рябинкиных, где наглый, как танк, Леша к тому времени правил бал на правах мужа Ксении, практически завладев огромной профессорской квартирой. Ее старшая сестра Лена жила с Марцевичем в соседнем подъезде, но там развернуться было трудновато, поэтому ее юбилейный день рождения справляли под бывшим родительским кровом.
Компания собралась блестящая, хоть и разношерстная. Расположились кружками «по интересам» в разных комнатах и кухне, периодически выходя к общему столу. Балетные подруги именинницы с прямыми спинами и развернутыми плечами слегка тушевались в присутствии киношных и эстрадных знаменитостей, больше помалкивали и деликатно отпихивали под столом в разгар веселья развязные руки друзей семьи.

Там я познакомился с Валентином Гафтом, который пришел один и весь вечер состязался в остроумии со Стычкиным и другим моим старшим наставником в амурных делах, неотразимым поэтом-песенником Наумом Олевым по прозвищу Ноль, или Нолик.
Ноль со Стыком в конце концов довели Гафта до исступления, и он, уже в приличном подпитии, чуть было не полез в драку с кем-то из них. Оказавшись рядом, я буквально вклинился между ними, выкрикивая: «Брэк!» и рискуя получить по уху. Прибежавшая с кухни Ксана кое-как успокоила драчунов, все закончилось благополучно. Ноль, пользуясь тем, что субтильный Марцевич заснул у рояля, переключился на Лену. Ксана увела Лешу в коридор выяснять отношения. А я неожиданно разговорился с Гафтом о театре. Вскоре он стал собираться домой, и я вызвался проводить его до такси, поймать которое субботней ночью зимой в Москве тех лет было совсем не просто. На улице мы еще долго болтали о том о сем, и меня поразила затаенная горечь этого мощного обворожительного человека. «Нам тут до утра ничего не поймать, — зевнув, сказал Гафт. — Пошли на Петровку, 38, меня там любят, отвезут на патрульной». «Вас, Валя, везде любят, можете не волноваться», — заметил я. «Волноваться надо о потенции, — отозвался он. — А это все одна видимость. Играть вот нечего. Глядишь, и популярность пройдет. Она ведь сама по себе мало что значит...» Наконец рядом с нами притормозил осторожный частник. Мы попрощались, условившись, что Гафт даст мне через неделю большое интервью для «Огонька».

Другой закадычный приятель моей юности, будущий стильный эссеист Саша Басманов, тогда еще студент-прогульщик журфака, был тайно влюблен в дочь кинорежиссера Егорова. Алену. Саша дежурил под ее окнами в нашем доме, иногда находил повод зайти к ней на минутку в гости и этим довольствовался. Сорвался он лишь раз, с пьяных глаз, увидев, как Алену провожал домой Евгении Евтушенко, поднявшийся вместе с ней в квартиру, очевидно, на чашку чая. Ворвавшись ко мне, Саша потребовал, чтобы я помог ему подкараулить во дворе соперника, которому он решил набить морду.
Товарищеская солидарность — вещь серьезная, и я занял наблюдательный пост. Судьба, однако, хранила в тот вечер поэта. На выходе из подъезда Евтушенко перехватили знакомые, и он благополучно избежал расправы...
Сам я мальчишкой был безнадежно влюблен в одну из самых эффектных и волнующих женщин не только нашего дома, но и, пожалуй, всей Москвы — Ингу Окуневскую. При виде ее у меня замирало дыхание. Первый супруг Инги, медицинское светило Липницкий, оставил ей вместе с квартирой двух породистых сыновей примерно моего возраста. Я с ними довольно тесно общался, посещая их буйные домашние вечеринки, которые устраивались, когда Инга сидела на даче у своего последнего мужа, правительственного переводчика Виктора Суходрева, или отдыхала с ним в Пицунде.
В шикарную гостиную и кухню квартиры Липницких набивалось тогда до пятнадцати человек, все больше парочками. И какими! Несмотря на приличную разницу в возрасте, сюда притаскивал свежесклеенные кадры младший Шостакович, напоминавший внешним обликом звезду польского кино Збигнева Цибульского. Заглядывал на огонек с очередной пикантной пассией наш сосед по дому и приятель неподражаемый Ваня Дыховичный. начинающий актер с Таганки, тогда еше и не мечтавший о режиссерской карьере. Принимали здесь порой и откровенную шпану и фарцовщиков. Ходили по рукам папиросы с «планом», лились дешевый портвешок и марочное виски под холодные котлеты, оставленные домработницей. Хохмили и матерились с непринужденным остроумием, иногда выходили разбираться друг с другом на лестничную площадку. Было весело, как уже почти никогда не бывало позже...

Старший из братьев Липницких, Саша, был моложе меня на шесть лет. В 80-м он «заболел» группой «Аквариум», находившейся тогда в глубоком андерграунде. устраивал им домашние концерты. Гребенщиков со своими ребятами выступал по Москве на голом энтузиазме, нередко за обратные билеты в Питер. Ночевали всей группой у Липницкого, чья квартира 56 получила название «рок-салон на Каретном». Понемногу ребята перезнакомили Сашку с Курехиным, цоевской группой «Кино», другими восходящими звездами рока. А он ввел в их безумный хоровод Петра Мамонова, с которым дружил раньше. В 83-м Мамонов неожиданно сказал Липницкому: «А давай сделаем свою группу!» Тридцати одного года от роду, не имея ни музыкального образования, ни, как он считал, слуха, Саша впервые взял в руки гитару. Так, собственно, и родилась группа «Звуки му».
Позже Липницкому подарили (буквально!) пятнадцатилетнего Сережу Бугаева по прозвищу Африка, будущего мальчика Бананана из «Ассы» Сергея Соловьева. Он учился в кулинарном техникуме и готовил в 56-й квартире для всей честной компании. Африка стал барабанщиком «Звуков му». Дебют группы состоялся 28 января 1984 года, и я удостоился чести на нем присутствовать.
Дальше были семь лет непрерывного восхождения к славе, два (совершенно немыслимая цифра для отечественных рок-групп) успешных турне по США и внезапное расставание на гребне успеха. Недавно я спросил Сашу о причине, и он ответил ясно и коротко: «Жены».
Представить в те годы Сашу и тем более его совершенно безбашенного младшего брата Володю женатыми было невозможно. Но однажды летом у них на Каретном появились две колоритные сестрички с внешностью фотомоделей, которые любили загорать топлесс на подоконниках распахнутых окон второго этажа, эпатируя «колодец» нашего дома. Марк Фрадкин тут же оставлял рояль и нацеливал на девушек полевой бинокль. Иллюзионист Дик Читашвили зазывно потрясал с балкона хрустальным графином коньяка, однако быстро получал по шее от жены. И только круглый, как колобок, эстрадный конферансье Борис Брунов сохранял хладнокровие, делано отеческим тоном увещевая братьев по телефону: «Дети же во дворе гуляют...» На что получал классический ответ: «Ничего, пусть привыкают».

Вскоре в один день Липницкие женились на сестрах: старший — на старшей, младший — на младшей. Свадьба соответственно была обшей. Жить продолжали вместе, все в той же квартире. Потом трагически умер младший из братьев — Володя. Развелся и через несколько лет женился вновь старший. Сейчас Саша воспитывает детей от второго брака, исполняя также обязанности церковного старосты в храме на Николиной горе.
Братья бойкотировали своего отчима, и он старался появляться в квартире как можно реже. К тому же Суходрев постоянно пропадал в загранкомандировках, что давало Окуневской почти полную свободу. Своих поклонников эта с аристократическим высокомерием плевавшая на условности дочь прославленной советской киноактрисы не скрывала ни от сыновей, ни от соседей: и по тому, кто из незнакомых мужчин выгуливал с утра на газоне перед подъездом двух Ингиных рыжих ирландских терьеров, можно было строить умозаключения об ее очередном романе.
Как-то осенью, торопясь на зачет, я выскочил в полдевятого под промозглым дождем на улицу и буквально наткнулся на щуплого невысокого человека в замшевой курточке и приплюснутой кепочке. Подняв воротник и втянув голову в плечи, он вероятно совершенно не выспавшийся, с закрытыми глазами жался от холодных струек дождя под козырек подъезда, держа на длинных поводках суетившихся на газоне терьеров. Это был Тарковский...
Я замер на почтительном расстоянии, чтобы лучше запечатлеть в памяти своего кумира. Одновременно позавидовал, посочувствовал и порадовался за него. А затем побежал дальше...

Дата размещения: 13-11-2019, 12:25