Конрад Вольф. Воскрешает историю

Конрад Вольф умер не от старости. Он умер от старых ран. Какие бы болезни ни настигали людей моего поколения, они провоцируются травмами войны. Сознание Кони получило первый удар, когда он был еще мальчиком: он видел, как нацисты швыряют книги его отца в костер. Здесь завязывается его биография. Теперь, когда его нет, все имеет значение в ней, даже частное, сокровенное приобретает исторический смысл. Одни люди корежатся историей, но и история может поддаться воле людей, обуреваемых страстью и истинными идеями, отвечающими ее потребностями. Пламя того самого костра жгло всю жизнь. Жгло и закаляло. Участие его, немца, в войне на стороне Советской Армии было историческим выбором. Он тогда еще не знал, что будет кинорежиссером, что все это ляжет в его картины, высвеченные трагическими событиями XX века и его личной судьбой. Но прежде чем делать картины, нужно было не только окончить киноинститут. Нужно было остыть, уравновесить сознание и стать способным к анализу. Это стало возможно с высоты мая 1945 года.



Для каждого из нас, испытавших четыре года войны, возвращение на родину было празднично-трагичным. Чем же оно было для Кони? Какое сложное чувство испытал он при этом? Это чувство приобрело теперь историческое значение. Хотя фильм «Мне было девятнадцать», в котором это чувство выражено, воскрешает историю, он во всех отношениях современный. Так считал сам Вольф, и я с ним согласен. Он всегда был занят делом. Но однажды вечером—после утомительного заседания в Академии искусств—он вдруг коснулся самого сокровенного. Наверное, потому, что это было дома и мы были вдвоем. Началось с того, что я передал Кони привет от Владимира Галла. Галл был моим однокурсником по ИФЛИ — Институту истории, философии и литературы. Я знал, что Володя Галл и Конрад Вольф оказались в одной воинской части. Они духовно сблизились, и Кони вывел впоследствии Галла в образе Вадима, роль которого так хорошо сыграл Василий Ливанов. Тут мы и разговорились о картине «Мне было девятнадцать» и о том, что считать современной темой, а что исторической. — Это вопрос поколений—сказал Вольф, глубоко усевшись в кресло и посасывая трубку.—Октябрьская революция зажгла моего отца. Война с немецким фашизмом—меня. Великая Отечественная война будет современной темой, пока живо наше поколение. При этом он показал трубкой на меня и на себя. Это тема, выражающая философию преодоления, способ жить.

Возросшая роль телевидения, заставила усомниться некоторые горячие головы в необходимости производства собственных кинофильмов. От такой позиции Конрад Вольф не оставлял камня на камне. Кино—не просто картины. Кино—лаборатория современных искусств, в том числе и телевидения. Он был яростным пропагандистом ленинской идеи о значении кино в духовной жизни нашего века. Кинорежиссер, он стал президентом Академии искусств Германии и это симптоматично, поскольку сама природа кино является наглядным примером синтеза искусств. Помню сессию Академии искусств, посвященную именно этой теме. В дни сессии была устроена выставка Эйзенштейна. Экспозиция заняла несколько залов и холл академии. То, о чем говорили на трибуне ученые и художники, здесь в экспонатах жило и включалось в повестку дня. Выставка была приурочена к сессии по инициативе Кони. Теория, как и практика, считал он, невозможна без вдохновения. Творчество было его другой темой. В зрелые годы он ставит фильм «Гойя», пытаясь осмыслить муки творчества человека, опередившего свое время. В тот вечер откровений мы затронули и эту тему. Он достал с полки Толстого и. найдя по закладке нужное ему место, прочитал Кони точно формулировал мысли. Но он никогда не делал это подчеркнуто. Он говорил тихо, деловито, не для истории—для данного момента. Его отличали трезвость и отсутствие сентиментальности.

Кино было его страстью. Он рассчитался с фашизмом своими картинами. До конца ли мы осознали его последние картины— «Мама, я жив», в которой он вернулся к своей военной антифашистской теме, и «Голый на стадионе», где он коснулся проблемы творчества в условиях уже современной жизни, и. наконец. «Соло Санни»? Нам кажется, что художник сворачивает с пути, когда он вдруг меняет тему. Но здесь мы, критики, часто заблуждаемся. Для режиссера Ю. Райзмана, например. «А если это любовь?» была так же важна, как и картина «Коммунист», искания в этих картинах относятся к одному и тому же периоду. Мы с Григорием Козинцевым были в Берлине (это было, кажется, в 1961 году), когда обсуждалась картина Златана Дудова «Превратности любви», многим она казалась тогда «неправильной» для человека, ранее поставившего «Куле Вампе» и «Капитан из Кёльна». «Соло Санни» имела для Конрада Вольфа такое же значение, как и картина «Мне было девятнадцать». Снова искания, но уже в мирных условиях, когда, казалось бы. все ясно, но художник видит то. что никто еще не видит, но что насущно и важно знать всем. Кино в разных странах неповторимо вследствие своеобразия национальных традиций, в то же время—и теперь мы уже это наглядно видим—проявляет некие общие закономерности. Сначала оно вырабатывает свою эстетику на изображении конфликтов со старым миром, а потом наступает этап, когда оно должно разглядеть диалектические противоречия и особенности собственного развития Суть дела только в том, что второй этап не обрывает опыт первого, при всем их различии он является его духовным продолжением.

Жизнь Кони оборвалась в процессе работы над фильмом об Эрнсте Буше. Артист и знаменитый певец. Буш принадлежал к поколению отца Кони, пламенного антифашиста, врача и драматурга Фридриха Вольфа, к поколению Брехта, Пискатора, Эйслера, Вайнерта, Бехера. Фашизм пытался уничтожить их свободолюбивое творчество, чтоб господствовать над душами. Культура Германии—культура возрождения после мрака фашизма. Я думаю о природе таланта Кони и почему история выдвинула его на то место, которое он занимал. Талант—это убеждение. Свои взгляды на жизнь Кони отстаивал сначала оружием, потом кинематографом. Сутью его духовности был интернационализм. В Софии мне рассказывали: был у нас Конрад Вольф. Искали немецкого переводчика, а он сказал: я буду выступать по-русски. И все его понимали. Он выступал с трибуны доверительно, словно разговаривал дома с другом. Он грассировал, и это придавало его речи неофициальный тон. Высокий, красивый, с окладистой бородой, он теперь мне видится среди тех атлантов, на плечах которых держится культура нации. И все-таки я всегда буду говорить «Наш Кони».

Дата размещения: 11-11-2019, 11:08